Корреспондент«Газеты.Ru» провела выходные в Тульской области с волонтерами фонда «Старость в радость», чтобы узнать, зачем молодым ребятам навещать чужих бабушек в домах престарелых.
«Ты только не пиши ничего плохого, — улыбается мне Лиза Олескина. — А то нас к старичкам больше не пустят». Восемь утра, на улице мороз и темень. К месту сбора на Смоленской набережной подтягивается народ. Всего собралось человек пятнадцать на четырех машинах: девушки лет двадцати, несколько мужчин постарше за рулем и два семинариста в рясах лет семнадцати с наивными глазами, над которыми все подшучивают. Сквозь темноту субботнего утра народ таскает в машины памперсы, коробки с пледами и сладостями. Ехать до первого дома престарелых в Тульской области 250 км.
Лиза, наверное, самая юная глава благотворительного фонда в России, которую только можно представить. Ей 25, хотя на первый взгляд этой девочке с длинной русой косой не дашь больше 22. На вопрос, как ей удалось учредить целый фонд, она смеется, как будто я спросила какую-то глупость. «Ты знаешь, вообще никакой фонд я не создавала. В какой-то момент все произошло само собой.
Просто многие фирмы, которые хотели нам помогать, сталкивались с трудностями из-за того, что мы не юридическое лицо. Сначала мы вообще для всех были «девочки из Москвы». А сейчас мы — благотворительный фонд. Разницы никакой, просто звучит более официально».
Прошу Лизу взять меня к себе в машину, чтобы поболтать по дороге. Но внутри так тепло, что я мгновенно засыпаю. Просыпаюсь от яркого солнца в глаза и взрывов смеха.
«Старость в радость» — благотворительный фонд помощи инвалидам и пожилым людям, живущим в домах престарелых. Его история началась в 2006 году, когда Лизу, на тот момент первокурсницу с филфака МГУ, отправили на практику собирать фольклор в Псковскую область. Так она в первый раз попала в дом престарелых. «Там было ужасно грустно, бабушки с дедушками никакого фольклора нам не рассказали, а только жаловались на то, какие они брошенные и унылые. Во время практики мы к ним вернулись и решили им под гитару песни попеть», — вспоминает она. После возвращения в Москву Лиза решила собрать народ и поздравить стариков с 9 Мая в другом доме, в подмосковном Раменском. Спросила у руководства дома, что они планируют на этот день, оказалось, что ничего не планируют: во всей стране выходной.
«Тогда я написала в ЖЖ, что можно поехать поздравить бабушек. Собралось неожиданно много народу, и было очень позитивно. Попели, потанцевали... Потом они нас окружили, стали расспрашивать, пошли вместе чай пить, и вскоре стало понятно, что они не хотят нас отпускать, — говорит Лиза. — Ребята пообещали, что приедут через две недели. Сделали ЖЖ, посвященный Раменскому, народ стал координироваться и ездить».
Сейчас под опекой фонда находится более сотни учреждений в 15 регионах. Среди них есть дома престарелых и палаты сестринского ухода (ПСУ) при больницах.
«ПСУ — это то же самое, что дом престарелых, только в виде больницы. При этом самой больницы часто уже не существует, а в этих отделениях бабушки живут постоянно. Их финансируют намного хуже, потому что они относятся не к Министерству соцзащиты, а к Минздраву. Бюджет Минздрава не предполагает того, что в палатах сестринского ухода живут постоянно. Люди должны там лежать две недели — и домой.
А здесь получается, что больше им идти некуда, и лежат они там постоянно. Естественно, нужды возрастают. Одно дело — неделя, другое — десять лет»,
— объясняет мне Катя (в прошлом году она окончила философский факультет МГУ и сейчас работает художником в небольшом театре, а по выходным ездит «к бабушкам», чтобы поболтать с ними и порисовать).
Летом все желающие отправляются в какой-нибудь дом престарелых на пару недель, чтобы отремонтировать помещения. «Мы не профессионалы, но опираемся на помощь тех, кто что-то умеет. Хотя главное — даже не ремонт, а возможность побыть с ними две недели, сводить на экскурсию по городу, каждый вечер играть концерты, ходить вместе гулять», — говорит Лиза. —
Конечно, материальную помощь должно оказывать государство. Но если ругаться и бороться, все эти бабушки могут на тот свет уйти, пока ты чего-то добьешься. Поэтому пока работает теория малых дел. Узнаем, что именно нужно, и стараемся это найти».
При этом, по ее словам, многое зависит от руководства учреждения. «Да, бывает грустно. Можно вкладываться безмерно в какое-то учреждение, но если там не очень хороший персонал и директор, которому либо по фигу, либо еще похуже что-нибудь, то эффекта не будет никакого», — вздыхает она, но сразу же поправляется: такое бывает редко.
Наконец, мы подъезжаем к Епифани. Население поселка едва дотягивает до двух тысяч человек. В местных палатах сестринского ухода на постоянной основе живут 30 старичков. Половина — лежачие.
«Вы полюбите их там всех как следует», — со смехом говорит Лиза Олескина. В ее живой ироничной речи слово «любить» в разных вариациях встречается чаще остальных и приобретает какой-то новый оттенок, будто любовь — это что-то по-настоящему деятельное.
Внутри ПСУ пахнет мочой и едой из столовки, но к запаху в палатах быстро привыкаешь. Ребята отработанными движениями достают музыкальные инструменты и подарочные наборы с конфетами, надувают воздушные шары. Когда мы выходим из комнатки, старики уже заняли все свободные стулья вдоль лестницы и замерли в ожидании. Лестничная площадка здесь служит актовым залом. Под песню «Старый клен» пытаюсь привыкнуть к режущему глаза контрасту: громкие молодые ребята с одной стороны — и с другой притихшие старики. Время от времени лопается воздушный шар, и бабушки испуганно вздрагивают. Не продержавшись и десяти минут, я дезертирую в подсобку, чтобы позорно не разреветься у всех на виду.
«Ой, какая сентиментальная. Что такое? — обнимает меня за плечи медсестра лет пятидесяти. — Старость? Убожество? (Я молчу, уставившись в окно. Единственное, чего в этот момент хочется, — уйти подальше от этого дома, как будто снаружи это тяжелое чувство пройдет. И за это желание сбежать становится стыдно.) Ребята молодцы, что приезжают. А ты иди попей чаю и сердце не надрывай. Такое не всем под силу. Я-то привыкла, 30 лет тут работаю».
«Рыдать — плохая идея, — говорит мне Лиза после концерта. Главное — не реветь при них, потому что это очень глупо: «как мне тебя жалко, какая ты одинокая». Кому понравится быть объектом жалости? Надо подходить к этому так, что вот есть у тебя пять минут, чтобы их порадовать, и надо этим временем пользоваться».
После небольшого концерта все разбредаются по палатам лежачих, чтобы пообщаться с ними, а старики неохотно отправляются на обед. Бабушка Алиса на обед совсем не хочет: «Да что мне этот ваш обед, мне и тут весело». К ней подходит девочка-волонтер и спрашивает, пишет ли ей кто-нибудь письма. Не пишет: некому писать.
— А вы хотите, чтобы приходили письма?
— Ой, а можно? Я буду даже ждать! А то почта придет, а мне писем все нету. Но я все равно всякий раз жду. Мне только отвечать тяжко, рука не пишет. (Алиса живет в палате с тремя соседками, но они «не очень разговорчивые», и ей ужасно скучно.) Внук по переписке
Доезжать до всех «ба-де» (так своих подопечных сокращенно называют между собой волонтеры) получается только раз в два-три месяца, и, чтобы не дать им почувствовать себя забытыми, придумали проект «Внуки по переписке». «Сделали их фотографии, создали страничку «ВКонтакте» и выложили фотки 30 бабушек с информацией по минимуму. Если честно, я думала, что это вообще никому не будет интересно. А уже к вечеру того же дня подо всеми бабушками были комментарии типа «Я хочу писать этой!» «А я — этой!».
Вся стена была в записях: «Дайте мне тоже бабушку! Да что ж это такое, если вы взялись это делать, вы обязаны предоставить мне бабушку!» В общем, спрос на бабуль оказался большой»,
— рассказывает Лиза. — Правда, нужно быть готовым к тому, что ответа на письмо вы не получите.
Посидев со всеми «ба-де», отправляемся в Бегичево. Бегичевская больница расположена в старом шахтерском поселке, а так как действующих шахт там давно нет, она стала чуть ли единственным градообразующим предприятием.
Сейчас бегичевские ПСУ — это 12 палат, в каждой из которых лежит по четыре человека. Бегичевскую больницу периодически пытаются закрыть, оставив без работы персонал. Правда, медсестры здесь явно не настроены лишаться рабочих мест. Наоборот, ласково приглашают «занимать к ним очередь на ПМЖ, лет через пятьдесят может пригодиться».
«Да, нас чуть не закрыли два раза. Ребята нас отвоевали в прошлом году, — тихо говорит мне медсестра Оля (скоро будет 21 год с тех пор, как она начала здесь работать). — А так хотели закрыть отделение полностью. Пока работаем. Посмотрим, что будет дальше».
Закрытие домов престарелых власти объясняют двумя причинами: оптимизацией расходов (маленькие учреждения «едят» слишком много бюджета) и риском пожаров.
«Мы вчера были в Министерстве соцзащиты… Топилин нам сказал, что после серии пожаров в Подмосковье и в Новгороде решено было ликвидировать все пожароопасные учреждения пятой степени, — объясняет мне Лиза. — Это либо деревянные постройки, либо расположенные более чем в 15 км от профессиональной пожарной дружины». Закрытие угрожает чуть ли не половине маленьких домов престарелых и ПСУ, находящихся под опекой волонтеров.
«Прожив всю жизнь в маленьком деревенском доме, трудно смириться с внезапным переездом, когда тебя загоняют в дом на 500 человек, в какое-нибудь 13-е крыло 5-го отделения, палату 81… Новые соседи, новый персонал, у которого таких бабушек... Ходячие там сразу теряются. С лежачими еще хуже: в маленьком учреждении все знают бабу Машу, у которой был такой-то перелом и которой надо по-своему подушку поправлять — для лежачих это важно. Тут тебя переводят в огромное незнакомое место, где кроме тебя еще 200–300 таких же. Некоторые сходят с ума», — говорит Лиза. Кроме того, старикам, особенно лежачим, трудно перенести сам переезд, и многие умирают, так никуда и не доехав.
«На новом месте им становится тоскливо, и приспосабливаются все кто как может. Кто-то начинает пить, хотя всю жизнь вообще не пил, кто-то спаивает соседей. Проблема алкоголизма стоит острейшим образом в домах престарелых, причем в больших — просто повально. В больших ДП нам часто говорят: знаете, в эти дни лучше не приезжайте, мы не ручаемся за вашу безопасность». Лиза объясняет это в первую очередь отсутствием какого-либо досуга.
«Такая система. Люди ведут какое-то «звериное» существование: сон, еда, мытье. Они с утра до вечера предоставлены сами себе, как себя применить, не знают. Из мероприятий — баня раз в неделю и завтрак, обед, ужин в пять вечера. Остальное — твое свободное время.
75% пенсии уходит государству, а 25% можно получить на руки, это от 500 рублей до тысячи в среднем, и часто единственное доступное развлечение — это спиртное», — продолжает она. В планах фонда — организовать минимальную трудовую реабилитацию для ходячих бабушек и дедушек, чтобы занять их и «дать им какой-то новый смысл». Но на это денег пока не хватает.
«Сгладить разрыв»
Пока у стариков импровизированная дискотека, медсестра Оля с гордостью показывает мне палаты: «Они тут у нас летом целый месяц жили, ремонт сделали. Вон, смотрите, стены покрасили, разрисовали, линолеум положили в палатах, привезли кровати новые, окна пластиковые поставили. Не сравнить с убожеством, которое было год назад». Лиза оценивает достижения фонда гораздо скромнее:
«Мы не спасаем больных детей от рака или редкие виды животных от вымирания. Просто пытаемся хоть как-то компенсировать дисбаланс, который возник у нас в стране по непонятной мне причине, эту оторванность огромного количества людей от мира. Им всю жизнь вбивали в головы какие-то идеалы, учили, что главное — труд на благо общества, государства, а теперь все они оказались никому не нужными, одинокими. Просто хочется этот разрыв чуть-чуть сгладить».
Елизавета Антонова «Газета.Ru», 29.01.2014
