В последние годы в российском публичном пространстве появилась пара модных понятий, получивших немалое распространение. Одно из них — это загадочные «окна Овертона». Другое на первый взгляд куда более понятно — это расчеловечивание. Оба понятия в ходу у антилиберальной части общества, которая находится сейчас в противоречивом состоянии. С одной стороны, ей нравятся инвективы в адрес Запада и «пятой колонны» на российских телеканалах. С другой же, она испытывает чувство сильной неуверенности и даже растерянности в условиях, когда в глобальном мире происходят процессы, вызывающие у них сильнейший дискомфорт и опасения, что рано или поздно они прорвутся в Россию. А некоторые из них — например, элементы ювенальной юстиции или гаджеты, в которых молодые люди сидят часами, — уже здесь.
фото: Алексей Меринов
С «окнами Овертона» все достаточно просто. Эта теория связана с именем американского консервативного мыслителя Джозефа Овертона, изучавшего, как меняется отношение общества к тем или иным проблемам — от крайнего неприятия к позитиву. Профессиональные социологи относятся к этим штудиям крайне скептически, не видя в них ничего особенно оригинального. Но в любом случае Овертон и его коллеги исходили из того, что общественное мнение живет по своим законам, а большинство политиков адаптируются к нему вне зависимости от того, о чем они в действительности думают. Если общество эволюционирует в сторону принятия новых идей, то и у политиков появляется возможность поддерживать их, не опасаясь поражения на выборах. Впрочем, есть сильные лидеры, которые могут идти против мнения большинства, с тем чтобы переломить свойственные обществу стереотипы, — но таких немного.
В России же «окна Овертона» превратились в очередную теорию заговора, каковых немало в отечественном массовом сознании. Имеется в виду, что мировые СМИ и стоящие за ними могущественные тайные силы могут не только повлиять на общественное мнение, но и занимаются его целенаправленным изменением. Причем в сторону, направленную на внедрение хаоса и безнравственности. И, насмотревшись телепрограмм, гомофобы, к примеру, становятся толерантными к сексуальным меньшинствам, а то и вообще сами вступают в однополые браки. Кстати, в нынешнем российском традиционалистском дискурсе само понятие толерантности является крайне негативным, как подразумевающее примирительное отношение к греху.
Что касается расчеловечивания, то это куда более сложное явление, реально укорененное в истории. Оно означает восприятие противника (идеологического, личного, любого другого) как «нечеловека» или неполноценной личности. Классический пример — нацистская Германия, расчеловечивавшая евреев, цыган, представителей других народов, в том числе и русских (которых называли «недочеловеками» — «унтерменшами»). Нацистское расчеловечивание было различным — в отношении евреев, например, оно выступило обоснованием холокоста и носило совершенно непримиримый характер. Даже в своем предсмертном завещании Гитлер демонстрировал свою ненависть к евреям. К русским отношение было более прагматичным — когда Германия одерживала военные победы, то тема «унтерменшей» была популярной. Когда же война приблизилась к границам Германии, то пришлось хвататься за разные соломинки — в том числе и создать власовскую армию, внеся коррективы в пропаганду. Рейху, впрочем, это не помогло.
Расчеловечивание вообще свойственно войнам — как горячим, так и холодным. Стрелять в человека всегда трудно — другое дело, если он воспринимается как враг, бездушная машина. Интересно, что в советской традиции расчеловечивание в основном относилось к соотечественникам — кулакам, «вредителям» и прочим «врагам народа». Вспомним Вышинского, назвавшего Бухарина «проклятой помесью лисы и свиньи», — человек был еще жив, а уже ошарашенному сообщениями о вредительствах и убийствах населению вдалбливалось в голову сравнение его с животными. Что касается иностранцев, то расчеловечивались «буржуи», а рядовые солдаты армии противника считались пролетариями в армейских мундирах, которые готовы в любой момент перейти на сторону СССР — родины всех рабочих и крестьян. И в первые недели Великой Отечественной войны пришлось срочно менять идеологические установки, чтобы преодолевать опасные иллюзии.
В современной России тема расчеловечивания поднимается наиболее традиционалистски настроенной частью общества, считающей, что она подвергается дискредитации со стороны либералов. Например, если советский строй называется «совком», то это расчеловечивание, так как речь идет о пренебрежении к людям, которые искренне строили социализм и верили в светлые идеалы. Под понятие расчеловечивания иногда подводится и современная культура, которая, в отличие от классики, якобы пробуждает в людях только худшие чувства. Вообще формулировки, что «раньше лучше было», свойственны мировой истории — вспомним, что еще в позапрошлом столетии творчество импрессионистов сравнивали с порнографией — как, мол, они смели изображать обнаженную натуру в современном антураже. Сейчас импрессионисты — признанные классики, а инвективы продолжаются в отношении уже следующих революционеров в искусстве.
В то же время подход традиционалистов к расчеловечиванию весьма избирателен. «Совок» — это недопустимое оскорбление, а «либераст», с их же точки зрения, — это вполне нормальная характеристика. Когда некий участник ток-шоу из телевизора кричит о том, что всех врагов народа надо расстрелять, по Западу врезать нашими ракетами и вдобавок ввести строжайшую цензуру в Интернете, чтобы неуничтоженный враг не пробрался в сознание уцелевшего после всего этого подрастающего поколения, — это пока еще не расчеловечивание. А вот когда в ответ на эти крики следует презрительное молчание — вот это расчеловечивание и есть.
Потому что, по этой логике, если человек выражает боль и эмоцию, то надо его не игнорировать, а максимально уважить. Обиженный традиционалист воспринимает собственные призывы, противоречащие Конституции и законам, не как агрессию, а как самозащиту от опасного мира. А мирного автора книг или публикаций о том, что, например, надо уважать права меньшинств, — как агрессора, посягающего на его традиционалистское миропонимание, которое он искренне считает единственно верным.
Таким образом, современный традиционалистский подход к расчеловечиванию основан не на объективных критериях, а на эмоциональном подходе. Если обижают хорошего человека — это плохо, ну а плохого и обидеть не грех. Причем этот подход связан все с той же растерянностью перед быстро меняющимся обществом. Внешне люди могут демонстрировать уверенность в себе — но такое чувство несовместимо с демонстративной агрессией, сочетающейся с повышенным чувством оскорбленности, с ощущением, что тебя за человека не считают.
Такая растерянность — не только российская проблема; она носит мировой характер. В глобальном мире неуютно жить и советскому пенсионеру (экс-комсомольцу, ныне православному верующему) из Москвы, и промышленному рабочему из американского «ржавого пояса», и бывшему французскому коммунисту, голосующему сейчас за Марин Ле Пен, которая обещает избавить его от конкуренции с мигрантами. Все они считают, что в нынешнем мире игнорируют не только их конкретные интересы, но и сильные человеческие эмоции. Только вот предложить реальную позитивную альтернативу процессу глобализации им не удается — вот и остается защищаться любыми доступными способами, стремясь закрыться от ставшего вдруг враждебным мира. Проблема в том, что в каких-то случаях закрыться нельзя — за Ле Пен во Франции большинство не проголосует из-за принципа «республиканской солидарности» (кто угодно, только не ультраправый), трампизм мало изменил Америку. В России ситуация несколько иная из-за большей закрытости общества — но железный занавес соорудить уже не удается. Так что чувство растерянности и уязвимости никуда не исчезает — и приводит к грустным последствиям.
